Да за что?
– За глупость. Он будет мстить!
– Месть – это болезнь нищих людей. Духи не могут позволить себе зацикливаться на чём-то одном. В первые годы работы у него будет слишком много, чтобы находить на меня время. А потом он втянется и забудет о мести. Потому что работа ему понравится.
Я погладил воробья по голове и улыбнулся.
– Мне же понравилась.
Руби!
Марина Румянцева
г. Тверь
Жёсткая щётка скользила по волосам.
Сверху вниз. Сверху вниз. Сверху вниз.
Не налюбоваться, какие они красивые и блестящие.
Аделька рассыпала локоны по плечам.
Затушила несколько свечей, тень легла на лицо, но волосы всё так же сияли в зеркале.
Красота!
Только не смотреть в эти маленькие глазки, на этот горбатый нос, на эти тонкие блёклые губы.
За окном, в темноте ночи, послышался смех. Разлился ручьём. Зазвенел колокольчиком.
Гулянья в самом разгаре.
Но у Адельки свои дела. Сегодня или никогда. Послезавтра конец Недели сватовства, если не решиться сейчас, «потом» уже может не быть.
Любимый женится. Женится! На другой.
Аделька так и останется в девках. Ничего-то у неё нет, ни красоты, ни приданого. Только Чёрная книга. Бабкина. Сначала была у матери, но теперь досталась Адельке.
Мать в прошлом году померла от лихорадки, отец запил, и Аделька оказалась предоставлена сама себе.
Но невелика печаль, в книге много всего интересного. Про травы, про знаки солнечные и лунные. Про погоду. Но главное, про любовь.
Аделька плюнула в зеркало, знаки нарисовала кровью. Колоть палец иголкой оказалось больнее, чем она думала, но ради любви можно пойти на жертвы.
Зеркало потемнело и перестало отражать.
Пламя затрепетало и погасло, дым от свечей потянулся к полу. Заклубился, словно туман. Окутал белёный пол, голые ступни. Заплескался морем у щиколоток.
Повеяло холодом.
Аделька сглотнула. Приложила руку к плоской груди, глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Неси кадушку для жертв.
– Пусть сначала Валько женится мне! Ничего не получишь до этого!
– Дай ещё крови…
Аделька надавила проколотый палец. Тёмная капля тут же выступила, покатилась по ладони.
За спиной отчётливо слышно, как лихо сглотнуло.
– Дай мне…
Аделька усмехнулась, облизнула сама.
– Сначала сваты, потом жертвы.
– Жди завтра сватов…
Голос скрежетал, как железо по камню. По камню с песком. Противно, как скрип ржавой петли.
Но Аделька не боялась, знала: уверенности побольше и не оборачиваться.
Только бы желание исполнилось, а там уж можно какие угодно жертвы… Лишь бы Валько заслал сватов…
Накинула платок на зеркало, потянулась.
– Утро вечера мудренее.
С улыбкой легла, но до утра так и не уснула, всё мечтала. Мечтала, мечтала…
Проснулась от скрипа ворот.
Вскочила, словно не спала. Глядь в окно.
Красное. Красное. Красное! Красное на снегу.
Аделька выбежала на крыльцо в чём была, холод обжёг босые ноги, но ужас схватил сильнее.
Валько недвижим лежал у неё во дворе. Точнее, его половина – разодрана в клочья, ног не видать. В руке сжат посох с кольцом цветных лент. Свататься шёл! Но теперь мёртв.
Поймало жениха лихо полуночное, тут дело ясное. Да только не водились они здесь доселе!
Взвыла Аделька, представив, что будет.
Что теперь будет!
Кинулась назад в избу, сдёрнула платок с зеркала, надкусила подживший палец. Плюнула со злостью.
– Ты нарушило уговор!
– Разве?
– Валько мёртвый лежит у порога!
– Но он же свататься шёл? Уговор был на это.
– Ах, проклятое!
– Так оно.
– Верни мне его! Но теперь не обманешь: верни его живым, пусть женится на мне!
– Нужна жертва. Крови мало даёшь, нельзя такой ценой выкупить.
Аделька закусила губу. Страшно!
– Руби правую руку! Топором руби и дай мне!
На улице голосили люди, стучали в дом, глядели в мутные окна, да Адельке не до них было. Сходила в сени, принесла топор.
Отец с вчера ещё не проснулся. Упился до полусмерти, раньше обеда не встанет. Соблазн взял Адельку. Себя-то жалко, а отцу уж всё равно. Пропойца.
– Э, нет! Свою руку надобно.
Вздрогнула Аделька, да пути назад нет уж. Взяла початую бутыль, хлебнула, плеснула на руку. Встала у зеркала, руку поясом затянула. Бочком пришла, чтобы не посмотреть назад ненароком.
Ещё большой глоток сделала. Скривилась.
До крови губу закусила.
– Руби!
Страшно! Да делать нечего.
– Руби! Руби! Руби!
Кричало, просило за плечом, не отказаться. Не вывернуть, договор дороже денег, кровью подписан.
Размахнулась Аделька, да с первого раза не отрубила. Закричала только. Закричала, заплакала. Завыла.
Но голос слева всё упрашивает, шепчет.
– Руби, если хочешь снова услышать Валько. Руби! Руби! Руби!
С воем взмахнула Аделька ещё раз, ударила. А потом ещё и ещё, пока обрубок не остался на лавке. Кровь хлынула на пол.
Слепая почти от боли перевязала тряпицей руку. Положила обрубок у зеркала.
Тишина вдруг упала в доме, ничего не слышно: ни отец не храпит, ни мыши не возятся.
– Аделина…
Ах, что за голос слышится! Неужто!
Обернулась Аделька, да не Валько увидала, а лихо лесное, болотное. Сидело на горе из костей, и руку отрезанную ело. Кусало. Глотало.
А затем смеялось, смеялось, смеялось.
Смеялось!
Много знала Аделька, да не всё.
Вмиг померк свет, позеленело, почернело вокруг. Вместо дома – болото. Смрад и трясина.
Закопошилось под тряпицей у Адельки. Заползали жуки да червяки под кожей.
Заплакала, заголосила Аделька, да поздно.
Крайний автобус
Владислав Ефремов
г. Новосибирск
Корова Викуля, как нежно называл её деда Толя, давала всё меньше молока. Её нельзя было винить. Она тщательно общипала траву во дворе и вокруг забора, насколько я осмелился её вывести. И этого отчаянно не хватало.
Я поставил полупустое ведро молока на стол и заметил, что деда Толя пытается собрать мой рюкзак. Он всё никак не мог нащупать застёжку, которая давно отвалилась. Зрение его подводило.
Как и память.
– Ваня, мы ж так на крайний автобус опоздаем, – тревожно сказал дед. – А у тебя первое сентября. Пятый класс.
– Может, я ещё на недельку останусь? – попытался отговорить его я.
– Чтоб с меня потом мама три шкуры сняла? – добродушно пробурчал он, потирая седую бороду.
Я кисло улыбнулся. Мама не вспоминала о дедушке, пока не появилась нужда сплавить меня на лето. Посадила в круглый, как старая булка, автобус с выцветшим номером и была рада.
– Не-не, – сказал дед, выходя из избы. – Там тебя учёба ждёт. И девочка, поди, какая. Бежать надо, а то на крайний автобус опоздаем.
Я устало вздохнул. Попробуй тут отговорить. Упрямость с возрастом становится только сильнее.
